Я хочу, чтобы этот мир стал чуточку добрее.
... Лицо его не выражало никаких эмоций, кислое, как апрельский снег и знойное, как завсегдатай пьяница в Ирландском трактире. Жилистые руки его были похожи на немногословного предателя, закутавшегося в настоящую армейскую шинель и не делающего попыток начать диалог.
Два отличающихся друг от друга разве что размером стриженых Грека - вот, как воспринимал Ролин своих телохранителей. Он ненавидел их той особой злобой, которая так присуща людям подневольным, не имеющим никаких подлинных ценностей. В своих ненадёжных как мокрый порох мечтах, Ролин никогда не узнавал настоящую злость, ему казалось, что если в его голове хоть на секунду, хоть на самую малую долю того неизмеримо большого времени, что он успевал заметить в минуты пустоты, возникнет, нет, яркой вспышкой в тёмном ночном небе сверкнёт и тут же утонет та искорка, которую никогда не смог бы понять обычный человек,- он умрёт.
Ролин не делал попыток понять, почему он так уверен в безвыходности своей ситуации, почему окружающие его люди сейчас стояли молча, как стая холодных лебедей и ждали. Они ждали его действий. Как если бы он вовсе не был тем неопрятным хирургом из холодного Санкт-Петербурга, как если бы он не допустил той непростительной ошибки 4 часа назад.
В голове пульсировала боль, накатываясь всё с большими спазмами, сейчас он ощущал себя как что-то чужое, как что-то невыносимо лишнее в этом проклятом городе. Его руку кусала предательская судорога, по затылку пробежала капелька холодного пота. Он чувствовал как накатывает усталость. Он чувствовал каждый год, каждый день, каждую секунду, прожитую им в этом необъяснимо злом мире. Всего каких-то 4 часа назад его руки ласкали обнажённое тело, сухие губы целовали упругую грудь нежной, как ангел непривычной Леночки... как это много - 4 часа. Эти 4 часа изменили всю его жизнь, сделали её невыносимой. 4 часа бессмертия взамен на секунду вечности...
Ролин даже не шелохнулся, когда воздух пронзил протяжный крик молодого парня из распахнувшейся как игрушечной двери. Сейчас Ролин стоял в полоборота к выходу и он, скорее почувствовал, чем увидел ненавидящий взгляд, взгляд полный смерти и слёз. Крик парня становился всё тише, Ролин даже перестал различать отдельные слова. Последним, что Ролин сумел с огромным трудом расслышать, было: "ублюдок!" Эта фраза, брошенная парнем (или кем-то из толпы?), растаяла в сознании так же медленно, как и появилась.
Умирать не страшно. Это глупые люди боятся смерти, плачут на похоронах близких, искренне сочувствуют погибшим детям в Беслане. Но всё по-другому, когда ты уже мёртв.
Ролин не видел как этот молодой парень кинулся к одному из охранников, не видел, как парень выхватил пистолет из предусмотрительно растёгнутой кобуры этого охранника, не видел, как парень молниеносным движением вскинул руку с оружием, не видел, как резким, полным ненависти рывком затвора парень вогнал патрон в дуло пистолета... Ролин не услышал этих разрывающих пространство, оглушительных для простого человека выстрелов.
Первая пуля разорвала сонную артерию.
Вторая вонзилась холодной иглой правее сердце.
Третяя угодила в скуловую кость.
-Лена... прости, - пропело тягучим как масло голосом в голове,- прости меня.
Одна секунда вечности - это так долго...
Два отличающихся друг от друга разве что размером стриженых Грека - вот, как воспринимал Ролин своих телохранителей. Он ненавидел их той особой злобой, которая так присуща людям подневольным, не имеющим никаких подлинных ценностей. В своих ненадёжных как мокрый порох мечтах, Ролин никогда не узнавал настоящую злость, ему казалось, что если в его голове хоть на секунду, хоть на самую малую долю того неизмеримо большого времени, что он успевал заметить в минуты пустоты, возникнет, нет, яркой вспышкой в тёмном ночном небе сверкнёт и тут же утонет та искорка, которую никогда не смог бы понять обычный человек,- он умрёт.
Ролин не делал попыток понять, почему он так уверен в безвыходности своей ситуации, почему окружающие его люди сейчас стояли молча, как стая холодных лебедей и ждали. Они ждали его действий. Как если бы он вовсе не был тем неопрятным хирургом из холодного Санкт-Петербурга, как если бы он не допустил той непростительной ошибки 4 часа назад.
В голове пульсировала боль, накатываясь всё с большими спазмами, сейчас он ощущал себя как что-то чужое, как что-то невыносимо лишнее в этом проклятом городе. Его руку кусала предательская судорога, по затылку пробежала капелька холодного пота. Он чувствовал как накатывает усталость. Он чувствовал каждый год, каждый день, каждую секунду, прожитую им в этом необъяснимо злом мире. Всего каких-то 4 часа назад его руки ласкали обнажённое тело, сухие губы целовали упругую грудь нежной, как ангел непривычной Леночки... как это много - 4 часа. Эти 4 часа изменили всю его жизнь, сделали её невыносимой. 4 часа бессмертия взамен на секунду вечности...
Ролин даже не шелохнулся, когда воздух пронзил протяжный крик молодого парня из распахнувшейся как игрушечной двери. Сейчас Ролин стоял в полоборота к выходу и он, скорее почувствовал, чем увидел ненавидящий взгляд, взгляд полный смерти и слёз. Крик парня становился всё тише, Ролин даже перестал различать отдельные слова. Последним, что Ролин сумел с огромным трудом расслышать, было: "ублюдок!" Эта фраза, брошенная парнем (или кем-то из толпы?), растаяла в сознании так же медленно, как и появилась.
Умирать не страшно. Это глупые люди боятся смерти, плачут на похоронах близких, искренне сочувствуют погибшим детям в Беслане. Но всё по-другому, когда ты уже мёртв.
Ролин не видел как этот молодой парень кинулся к одному из охранников, не видел, как парень выхватил пистолет из предусмотрительно растёгнутой кобуры этого охранника, не видел, как парень молниеносным движением вскинул руку с оружием, не видел, как резким, полным ненависти рывком затвора парень вогнал патрон в дуло пистолета... Ролин не услышал этих разрывающих пространство, оглушительных для простого человека выстрелов.
Первая пуля разорвала сонную артерию.
Вторая вонзилась холодной иглой правее сердце.
Третяя угодила в скуловую кость.
-Лена... прости, - пропело тягучим как масло голосом в голове,- прости меня.
Одна секунда вечности - это так долго...